Страницы дневника: СныТЬ

Приснилось, что на ринге стоят два негра боксера (средне-тяжелый вес) и, обнявшись, плачут. Проснулся. Оказалось, что рядом стонет младенец. Вспомнил - никакого младенца-то у меня нет. Проснулся снова. И вовсе это не плач, а сигнал об авиа налете! У меня ж окна газетой не заклеены! Только вот какой авиа налет и какие окна, если я в турпоходе и в палатке сплю? Проснулся. Палатка не та. И сигнал не тот. Полковая труба, конную атаку играет. Я с лежанки так и подскочил, денщику кричу:
- Трифон! - кричу. - Коня! Шпагу!

Он в палатку входит. Рожа у него квадратная и синяя, а прямо поперек надпись: 404 not found. Проснулся. "Слава богу!" - думаю. - "Шпагой-то я не очень владею. Только такой, которую в канапе втыкают, и то всякий раз порезаться боюсь". Еще думаю, пора мне мелодию на будильнике поменять, не ровен час, прискачу в офис верхом на бегемоте, сером в яблоках. 

Ланзадоров воскресает или история одного м.

Вася Ланзадоров сидел на кушетке со спущенными штанами. Шею и затылок покалывал прибитый к стенке ковер, плечи неприятно тянуло. Перед глазами черное окно, с липнущими к стеклу снежинками. Настроение у него было мрачное, вот уже несколько лет, и это несмотря на то, что прямо сейчас Люда разложила у него на бедрах большие и теплые, как кулебяки, сиськи и активно трудилась, волнообразно выгибая шею и сопя носом. Как ни странно, но Вася в принципе не любил этих актов и, что называется, шел на поводу у капризов своей бабы. Чудилось ему в оральных утехах что-то педерастическое. Куда бы лучше сгрести Людку в охапку, завалить на кушетку и трясти до умопомрачения, до забвения и затмения всей этой дурацкой недожизни, которую он вынужден проживать! Пить, по примеру своих коллег по литейному, Вася не умел и в запои уходил «на бабах». Так и это теперь подрезали! А много ли ему нужно было от жизни? Да, вообще херня! Вася – по жизни трудяга. С самой юности так сложилось. В армейку уходил с припиской к Севастопольскому флоту, уже и команду собрали, на этап повели. До автобуса всего ничего осталось, тут подбегает офицерик, быстро их колонну оглядывает и Васю из строя выдергивает. Поехал Ланзадоров вместо флота служить в «королевских». Сначала расстроился, ну а как же? Вместо героического Черноморского флота – стройбат, вместо сияющих и грозных линкоров – лесопилка в Вологодской области. Однако, долго не тужил. Понял, что на своем месте оказался. Восемь месяцев только отслужил, его уже начальником производства на секторе поставили. И вот интересно, казалось бы, дело-то не хитрое, каждый, у кого здоровье есть, справится. Пилорама – не ядерный синтез. Хрен в стакан! Чего только он не насмотрелся! Кому ногу отсечет, кому глаза опилками выест. А чечен один (много их в части служило), любитель гашика дунуть, пошел под этим делом на разгрузку и, видать, чересчур в себя погрузился. Бревна с лесовоза покатились и его как мармеладку по земле размазали. Работать уметь надо! И Вася умел. И был счастлив, что умеет.

На дембеле все тоже поначалу неплохо складывалось. Вернувшись в родной Серпухов, Вася погулял как полагается и пошел на литейный завод устраиваться, как говорится, по специальности. Завод, вроде ничего так, 90-е пережил. Его сразу какие-то москвичи купили, хотели возрождать производство. Без госзаказов-то цеха стояли. Вот, москвичи и хотели перевести Серпуховский литейный на рыночные рельсы. Так что Васю взяли без разговоров, как перспективного литейщика. И правда, дело вроде двигалось. Ланзадоров опять быстро вырос. На этот раз до мастера литейного цеха. И опять был счастлив. Опрокидывать чан с расплавленным чугуном казалось ему, если и не лучшей судьбой, то по крайней мере очень хорошей. В бурлящем сплаве Васе чудилось его личное солнце, центр вращения, все золото жизни. Поэтому в цех он шел, как те персонажи советских фильмов – красивые, белозубые, сильные вальщики, трактористы, монтажники. Шел с улыбкой, в предвкушении трудового дня, а выходил удовлетворенный, усталый, но все еще полный сил. По выходным, а иногда и на буднях, зажимал девок, валил на скрипучие кровати, перегибал через поручни беседок в городском парке, сажал на подоконники в подъездах, задирал им ноги к потолку и… никаких этих сопливых… Вася уставился в Людину макушку. Пробор белый и уже широкий, волосы сто раз перекрашены, не поймешь какого цвета. Вася вздохнул. Люда, видимо, истолковала это как близящейся катарсис и начала наращивать скорость и глубину захвата. Но какой там! Вася уже давно трахался только со злости.

Началось это, когда в москвичах угас меценатский энтузиазм. Завод снова бросили. И подбирать, кажется, уже не собирались. Цеха опять закрывались, печи гасли. Вскоре Ланзадорова вызвал директор. Вопрос стоял очень просто: либо под сокращение, либо снова простым литейщиком. Вася, конечно, пошел литейщиком. Тщеславным он никогда не был, но и пренебрежения своим трудом не терпел. Дело было не в должностях. Просто он резко ощутил, что солнце его гаснет. Над ним заходила темная непроглядная туча, разогнать которую Ланзадоров был не в силах.

Вася не уставал дивиться, как быстро истлевают вещи, гораздо быстрее чем люди. Живая махина завода загибалась прямо на глазах. Скоро от всего производства осталось только два литейных цеха. И те за внешний вид заводские шутники прозвали Хиросима и Нагасаки. Вася трудился в Нагасаки, потому что там дела были совсем плохи. Видать, начальство прикинуло, что без Ланзадорова цех сам собой загнется. Бригада раздолбайская, оборудование аварийное, кто-то должен был за этим приглядывать. А самому начальству не досуг. После того как слились спонсоры, директор завода и бухгалтер заботились только о том, как бы сдать в аренду заводские площади. На собрании обещали, что аренду дадут только под профильное производство, мол, тогда и работягам что-то обломится, по крайней мере, сокращений больше не будет, а может и наоборот – новые рабочие места появятся. Но это все только на словах и осталось. Снимали в основном под складские помещения, какие уж там рабочие места? Вот директор с главбухом целыми днями ходили по территории с планами и бумажками, шептались о чем-то и пометки делали. И вроде нормальные мужики, раньше на заводе их уважали, а теперь, завидя эту парочку, говорили:

- Идут два друга – говно и творог.

И отворачивались. Хотя и сами-то работяги ничем не лучше. Ползавода на металлолом растащили. Вася этих металлистов ненавидел. С половиной бывших друзей здороваться перестал. И поделать ничего не мог. И с каждым днем все хуже становилось. Гнил завод и сверху, и снизу. Да, чего говорить! Вон, Людка – в отделе снабжения работает, а до сих пор в общаге. Сразу ясно какие дела на заводе, если люди на самых хлебных должностях и то мыкаются. Люда. Хорошая она баба. Дура, конечно, но как-то Вася прикипел к ней. Возраст может? Сорок лет, вроде и не много, а прыти той уже нет. Да и как ни крути, на Люду жаловаться грех. Она ведь от всей души. Помочь старается. Трепалась бы только поменьше. А лучше – по делу бы. Ведь, у нее когда рот не занят, она как диктор в телевизоре. И несет такую же чушь. «Тебе, - говорит. – Василий, горизонты расширять нужно. Настраивайся на позитивное мышление. Страна сейчас на подъеме. И ты подняться сможешь. Бизнес план составим. Свой стартап, понимаешь? Государство сейчас малому бизнесу помогает. Кредит возьмем… Главное, с начальством диалог наладить». Вася вроде и соглашался, только все эти слова какими-то чужими казались. Каким-то эхом на дне ущелья звучали – не внятные, размытые и как будто чертями нашептанные. Правда за ними была. Понимал Вася – под сидячую жопу портвейн не течет. Да, разве он когда сидел?! Всю жизнь вкалывал и еще лет двадцать мог бы. Ему, ведь, только дай! Как говорится, к станку поставь. Он любой китайской фабрике фору даст по выполнению плана. Только где это место, куда ему встать? Нету. Фронт закрыт, все ушли в райком. «Диалог наладь»! Вася при воспоминании об этой фразе аж зубами скрипнул, встать дернулся, забывшись. Люда поперхнулась слегка. Диалог как раз у него был. Сегодня. Начальник вызвал. И опять все очень просто. «Нерентабельное у нас производство, - говорит. – Полтора месяца на исполнение текущего заказа, потом закрываем цех на неопределенный срок. Бригаду в отпуск за свой счет». Вася и говорить ничего не стал, вышел из кабинета, дверь за собой не закрыл. Со смены прямо к Люде. Нужна была отдушина, а она опять за свое – горизонты расширять.

Вася разрядился со сдавленным урчанием. Люда сразу ушла умываться. Ланзадоров отвернулся к стенке. Когда Люда вернулась, притворился спящим. И так лежал с закрытыми глазами, пока она, наконец, не привалилась к нему своим большим и теплым телом и не засопела. Потом открыл глаза и смотрел в темное окно. Все казалось предельно ясным, завеса, которую Вася привык считать своей жизнью, упала. Полотно истлело и рассыпалось, осталась только одна неказистая рама, с тьмой и снегом внутри. Вот так, не думая и не ворочаясь, он пролежал почти до утра и впервые в жизни проспал на работу.

В цех Вася решил не возвращаться. На фига ему нужен этот последний месяц? Ну, полтора! Только душу травить. Поэтому с проходной он свернул направо, туда где все еще располагался отдел кадров. «Напишу заявление и скачи оно конём! – думал он. – Заказ и без меня доведут! А я… подамся на Урал что ли? Все равно, туда где производство есть». Вдруг его окликнули:

- Ланзадоров! Василий! – кричала с проходной бабка Матвевна, зябко запахивая полы синего халата. – Тебя ж в цеху ждут! Час уже! А ты куда?

- Кто ждет? – крикнул в ответ Вася.

- А я знаю?! Наш с еще каким-то! – Матвевна махнула рукой и скрылась в своей будке.

Вася мысленно плюнул. Что еще надо? Первый раз в жизни увольняется, и того спокойно сделать не дадут.

Васю и правда ждали. Перед входом в литейный цех топтался директор завода и с ним еще мужик. Вася бегло оглядел его: высокий, сухощавый, небольшие очечки, не молодой и не старый, черное пальто, папка подмышкой.

- А вот и он! Трудовая дисциплина у нас вообще-то на уровне, - директор говорил несколько суетливо, как будто заискивая. – Так что вот, познакомьтесь. Это Василий Ланзадоров, наш лучший литейщик.

- Козин, - мужик протянул Василию руку и добавил. – Аркадий.

- Да, такого мастера как наш Василий по стране поискать нужно! – говорил директор. – Вы ему сразу, как говорится, задачу обрисуйте. 

- Может, войдем? – Козин кивнул на дверь цехового помещения.

- Давайте, сюда, - директор открыл дверь подсобки, которую давно превратили в курилку и пропустил Козина вперед.

Когда он вошел сам, то, наверняка, разочаровался в собственном выборе переговорной. Вчера там явно пили и не трудились выходить на снег за малой нуждой. Козин брезгливо озирался, директор нервно переминался с ноги на ногу. А Васе было тупо все равно.

- Вы не смотрите, что у нас так… На качестве продукции это ни как не отразится, правда, Василий? – директор подтолкнул Васю в бок.

- Какой еще продукции? – Вася пер как локомотив в бездну определенности.

- Так вот, господин Козин к нам не с пустыми руками…

- Да-да, - Козин открыл свою папку, вынул чертежи и протянул Васе. – Думаю наладить производство вот таких агрегатов.

- ЧТ-1? – прочитал Вася заглавие.

- Чугунная топка, - пояснил Козин. – Конечно, идея не новая, производство есть. Думаю, это даже хорошо. Но я кое-что изменил в конструкции. Вот видите, здесь…

Козин тыкал пальцем в чертеж и объяснял. Вася его не слушал, он уже все увидел и все понял по схеме. К тому же, Козин говорил хоть и уверенно, но как-то дергано. Видно было, что в деле он новичок. Главное для Васи было не это. Главное он слышал голос энтузиаста, увлеченного собственной идеей. И сам он заражался этим энтузиазмом. Загоралось новое солнце. Мысленно Ланзадоров уже видел как расплавленный металл разливается по нужным формам, прикинул оптимальный сплав и ясно представил, какой будет эта ЧТ-1 в сборе. Видел ребристые стенки из толстого чугуна, плотно подогнанные друг к другу, видел как такая топка будет работать дальше, сколько потребуется времени на прогрев стенок и как долго можно будет в ней поддерживать температуру. За пять минут переговоров Вася задышал и воскрес. Перед ним стояла задача и он хотел ее решить. От наплыва чувств Вася даже не заметил, что Козин прощается. Только ощутил его рукопожатие.

- Василий! Вася! – донесся до него голос директора.  – Что, погодим пока цех-то закрывать, а? Я пойду, провожу товарища, а ты ко мне поднимайся, дождись, потрещим по-свойски.

- Да… Я только… сейчас, - наплыв новых переживаний толкнул Васю вперед, он выскочил из курилки раньше директора.

Почти бегом примчался к административному зданию, влетел на второй этаж, пихнул дверь отдела снабжения. В рассохшемся кабинетике сидели Люда и Тамара – бухгалтерша.

- Тома, выйди! – сказал Вася.

- Чего это? – удивилась Тамара, за щекой у нее выпирала сушка, в руке чашка чая.

Вася не ответил.

- Ну ладно, - внимательно посмотрев на Ланзадорова, Тамара сочла за благо не перечить, треснула сушку и шмыгнула в коридор.

- Вась, ты чего белены объелся? – Люда удивленно лупала на него глазами.

Вася покрепче прижал дверь, резко щелкнул шпингалетом и шагнул к Люде.

- Может, случилось что? – Люда встала ему на встречу.

Вася, как рысь бросился на оторопевшую бабу, завалил на стол, задрал юбку, одним мощным рывком сорвал сатиновые трусищи. Он кипел, как тот самый чан в литейном цеху, и жар его сшибал и валил любое препятствие с такой бесповоротной мощью, что Люда отдалась ему, как стихии. А Тамара боязливо крестилась, припадая ухом к двери.  

Близнецы

Боря тупо смотрел на пожарище. Черная яма с обгоревшими ошметками бревен и обугленными осколками кирпича, кое-где еще спаянного серыми прожилками раствора. Вот

такая могила его брата-близнеца. Другой и не будет, да и не надо, хоронить-то нечего.

- Газовый баллон рвануло, - пояснил мужичок, прибредший с соседнего участка.

Боря ничего не сказал в ответ.

- Говорил я ему – не дури, вызови специалистов. С газом шутки плохие, - продолжал мужичок. – Особенно в бане. А он – ни в какую. Упрямый. Сам-сам! Вот тебе и… А вы с Глебом близнецы значит? Так-то и не шибко похожи.

- Вам паспорт показать? – Борю начала раздражать навязчивая разговорчивость мужичка.

- Что я, участковый что ли? – нахмурился тот. – На кой мне паспорт? Просто говорю…

Боре стало немного стыдно, ни с того ни с сего окрысился на человека. Тем более, он был совершенно прав. Они с Глебом родились однояйцовыми – не отличишь, как две монеты одного достоинства. Но со временем во внешности у них стали появляться разительные отличия. И дело тут не в причудливой игре матушки-природы, просто Глебу часто и сильно били морду. Не потому что он был каким-то зачуханным и не умел постоять за себя, скорее наоборот. Глеб всегда лез на рожон, как угорелый. Ни кому не спускал косого взгляда, тем более, нелицеприятного слова. Только вот, сил одолеть обидчика или обидчиков хватало не всегда. К тому же, Глеб и сам нередко выступал в роли обидчика, за что, бывало, нес суровую кару. Случались и чисто бытовые травмы – стройки, подвалы, канализационные шахты и катание «зацепом» на всех видах общественного транспорта были для Глеба единственным развлечением.  

- Хороший он мужик был, брат твой, - миролюбиво сказал мужичок. – На земле крепко стоял. Хозяйство вел. Только вот с баней этой перемудрил…

Боря снова с интересом посмотрел на него. Что это шутка что ли? Или форма вежливости – о покойниках или хорошо или никак?

Первый раз Глеб пропал из дому лет в девятнадцать. Ненадолго, дня на три. Родители бегали по ментам и моргам, места себе не находили. Борю оставляли дежурить на телефоне. И вот он зазвонил. Глеб отыскался в окружной больнице, доставили его туда на скорой, почти при смерти, без документов. Собачники ходили выгуливать своих животных на пустырь и там обнаружили парня с пробитой башкой. Два дня Глеб лежал без сознания, потом очнулся, назвал врачу номер телефона…

Травма была очень серьезная, как потом рассказал Глеб, бейсбольной битой отоварили. От удара у него разошлись черепные пластины, а обратно срослись как-то неправильно, отчего черты лица съехали и растянулись. С тех пор, Глеба и Борю уже ни кто не путал. Эта разница во внешности напрямую отражала и разницу в характерах двух братьев. Боря – тихий и интеллигентный юноша, в жизни ни разу не подрался. Да и зачем ему, при таком-то брате? У Глеба же, после этого случая окончательно пополз шифер. Чуть оклемавшись, он стал снова пропадать из дома. Приходил только ночевать. Утром мазал йодом сбитые костяшки, перематывал руки бинтом и уходил. Дома даже не ел никогда, а выпивать стал крепко и часто. Удержать Глеба не могли ни какие уговоры, слезы или угрозы, к тому же, он очень скоро окончательно съехал из родительского дома. Чем и как он жил оставалось неизвестным. Все же изредка Глеб появлялся. При каждом новом появлении он все больше обрастал бичевской коростой, тяжелее и неохотнее ворочал языком, сообщая какие-то незначительные новости, а на вопросы о самом себе только махал рукой. Любые попытки участия в своей судьбе Глеб резко отсекал. Лишь однажды он попросил Борю о помощи. К тому времени Боря тоже съехал от родителей, женился, растил дочь. Пластался на какой-то офисной работенке, толком и сам не понимая, что именно делает. Девочке исполнилось три. Единственную комнату съемной однушки перегородили легкой стенкой, устроив там детскую. Глеб появился неожиданно. Встретил Борю вечером у подъезда, когда он возвращался с работы, попросился переночевать. Боря согласился, даже обрадовался. Жена поворчала, но все-таки постелила непутевому родственничку на полу в «детской». Правда пустила туда не раньше, чем Глеб прошел санитарную обработку в ванной. Ко всеобщему удивлению (и удовольствию Бори) девочка совсем не боялась странного, неказистого «дядю», с бугристым черепом и перекошенным опитым лицом, даже протягивала ему игрушки и норовила влезть на колени.

Брат пробыл у Бори почти неделю. Вставал рано, уходил куда-то, возвращался днем, не пил, даже курить выходил редко. Боре удалось кое-что вытянуть из Глеба о его житье-бытье. Оказалось Глеб в последние два года гастролировал с панк-группой «Обмолот зяби», в которой был фронтмэном. Боря знал, о его участии в этом коллективе, но серьезно никогда не относился, слишком уж сильно они косили под «Сектор газа», а подражателям давно утратившей популярность группы, вряд ли светил большой успех. И все же, какие-то гастроли организовать получилось. Даже деньги, по словам Глеба, бывали не плохие. Однако в последнем туре случилась неприятность. По выражению Глеба «подкачала ритм-секция». Группа буйно отмечала очередной концерт и по результатам вечеринки, ударник группы был арестован за изнасилование, менты, вломившиеся в гостиничный номер, учинили обыск и нашли у басиста в кофре шар героина. Чтобы как-то закрыть вопрос пришлось не только отдать всю выручку, но и спешно продать концертное оборудование. И то денег хватило только на то, чтобы Глеб, гитарист и продюсер, он же - водитель группы, не пошли соучастниками. Так что «Обмолот зяби» распался окончательно и бесповоротно. Боря хоть и выразил сочувствие, но в душе порадовался такому исходу. Подумал, может, Глеб после этого краха как-то одумается, приехал же, гостит и ведет себя прилично. Но жизнь оказалась жестче. На шестой день пребывания у брата, Глеб решил прогуляться вечерком. Пока он отсутствовал, Борина жена  проявила вольность - взяла одежду Глеба в стирку. Девушка она была домовитая, сам факт присутствия в доме затасканных джинсов приводил ее в состояние невроза. Она и без того заставляла Глеба носить Борины вещи, а собственное шмотье уложить в пакет и не доставать на свет божий. Однако натура взяла свое и девушка, кривясь от отвращения, распутала пакет и вытянула из него грязные портки. Аккуратно вывернув карманы, она наткнулась на ветхую, сложенную вчетверо бумажку – больничный бланк клинического анализа крови. Оказалось Глеб болен гепатитом. Жена закатила истерику. Боря пытался ее успокоить, но и сам пришел в бешенство. Он мог все понять, знал скрытную натуру брата, его непутевость и опасные пристрастия, но как Глеб, зная о своем диагнозе, мог спокойно дрыхнуть в одной комнате с его дочерью, трогать ее игрушки, качать на коленке и делать «козу» - это было выше его понимания.

Первый и, как оказалось, последний раз в жизни Боря орал на брата. Все что он привык прощать Глебу, с чем мирился и даже уважал, как жизненный выбор, моментально поменяло окрас. Боря выпаливал тираду за тирадой, распаляясь все больше и больше, а Глеб молчал. Особенно виноватым он не выглядел, но и в ответ не скандалил. Молча собрался и ушел. Больше Боря его не видел.

Потом уже спустя время, одумался и понял, что наговорил Глебу много лишних, несправедливых слов. Брата оно все-таки любил и знал, что у Глеба ближе него никого нет. Да и отчасти, Боря завидовал Глебу. Его вольной жизни, а главное той решительности в характере, которой он был лишен. Именно ее Боре не хватало, чтобы продвинуться по службе или бросить все и начать свое дело. Он откровенно боялся потерять то малое, что у него было, и этот страх не позволял ему расти. А Глеб… Словом, потомившись и поборовшись с собой на тему «но всё-таки я же был прав», Боря окончательно решил отыскать брата и помириться. Уже собрался звонить ментам, чтобы объявить о пропаже, но менты сами позвонили.

Все случилось в плацкартном вагоне. Глеб ехал неизвестно куда и неизвестно откуда, билета у него не было, просто договорился с проводницей, чтобы пустили за пару мятых стольников. В вагоне он познакомился с каким-то колдырём, ну и по традиции стали обмывать знакомство. Как написали в протоколе «между собутыльниками начался конфликт». Глеб сцепился с колдырём и в ходе неуклюжей, пьяной возни изловчился ткнуть оппонента ножом. Целился, видимо, в живот, но толи рука подвела, то ли колдырь отвел удар, в общем, попал чуть ниже и проткнул тому мошонку. Увидев нож и корчащегося на лежанке человека, проводница побежала за дежурным нарядом полиции. Но полицейские прискакали слишком поздно. Колдырь лежал на своем месте, почти без чувств. Как выяснилось, по большей части от водки, чем от раны, а Глеба в купе не было. Пока колдыря приводили в чувство и с омерзением осматривали рану, полицейские обыскали поезд. Ни следа Глеба. Колдырь тем временем очнулся и сообщил, что его новый друг вылез в окно, должно быть, испугавшись неминуемого ареста. Форточка в купе, действительно, была опущена. Но мог ли в нее пролезть человек? Выходило, что мог.  Единственное, что осталось от Глеба – куртка, с паспортом во внутреннем кармане. Что стало с владельцем куртки и паспорта так и осталось неизвестным. В то, что Глеб мог удержаться снаружи движущегося поезда и соскочить на ближайшей станции, не верил никто. Скорее всего, шмякнулся на насыпь и разбился о крупный железнодорожный щебень. Впрочем, менты не верили и в то, что Глеб сам вылез в окно. Пытали колдыря, требуя сознаться в том, что это он выпихнул попутчика в окошко, но тот не кололся. Когда об этом сообщили Боре, он лишь пожал плечами. Он-то знал, что подобная выходка как раз в стиле его брата. К тому же, тела так и не нашли. Колдыря отпустили за «отсутствием состава преступления», но штраф на пятьсот рулей за дебош выписали. Боря договорился с ментами, чтобы те организовали поисковый отряд, прочесали отрезок пути и окрестности, где мог лежать Глеб. Только все безрезультатно. Глеб пропал навсегда. Боря попытался было собрать группу поиска, но его отговорили. Бесполезно, мол. Так что теперь у него на душе было неспокойно. Чувство вины, подтачивало, глиняные ноги колосса уверенности в собственной правоте. Началось это со звонка нотариуса, озвучившего «волю усопшего». Боря все думал – какой дом, какой участок? Уверен был, что какая-то ошибка. Что мог завещать ему пропавший без вести Глеб?

И вот, какой-то совершенно незнакомый человек говорит Боре, что его брат – непутевый алкан, «перекати-поле», почти бомж, был крепким хозяйственником? В уме даже мелькнула мысль – а может и правда ошибка? И вовсе не Глеб погиб от злосчастного взрыва? Боре не только не верилось, что его брат мог вести хозяйство и сидеть на земле, он вообще не понимал, откуда эта земля взялась? Пускай участок и не очень большой – соток пятнадцать, и находится в глуши Владимирской области, но ведь и он чего-то стоил. А дом? Хоть от него и остался один только горелый остов, однако был он не маленький и точно не фанерный. А баня эта проклятая, с газовым котлом? Все это стоило денег и Боря понимал, что из окна поезда Глеб выпал не миллионером. Поэтому и гуляли в душе эти сомнения. С другой стороны, какие могут быть сомнения, если на него, на Борю написано завещание? Причем составлено очень аккуратно и хранилось в адвокатской конторе, как будто Глеб знал, что может случиться пожар или еще что-нибудь в этом роде.

- Давно вы брата не видели? – спросил мужичок.

- Пять лет.

- Ага, - мужичок как будто что-то соображал.

- А вы давно его знали? В смысле здесь он когда появился?

- Года четыре назад приехал. Строился потихоньку. Так-то мы с ним хорошо ладили, когда я ему помогу, когда он мне. Вот летом этим крышу перекрывали, - мужичок кивнул на торчавшую из-за яблони черную крышу, блестевшую намытым дождями рубероидом. – У нас деревня-то большая, и я всех знаю, помощников найти не сложно. Только мне с Глебом нравилось работать. Молчаливый, всегда прислушается, но все равно потом по-своему сделает. Вы-то это знаете…

Ничего подобного Боря не знал. Даже несмотря на всю свою жесткость и упрямство Глеба считали слабохарактерным, ведомым. По крайней мере, так говорили родители, мол, стоит только кому-то Глеба поманить, он уже и бежит со всех ног, не думая хорошо это для него кончится или плохо. Ведь вся его решительность была крайне однобока и касалась в основном воли к саморазрушению. Казалось, к созиданию он был не способен.

- А чем он занимался? – спросил Боря.

- Чем занимался? – задумался мужичок. – Я и не расспрашивал никогда. Последнее время, на участке, да в лесу… Про себя он не рассказывал особо, а я и не лез в душу. Зачем? Так только раз он обмолвился, что в Якутии год проработал… Ну и про тебя… про вас тоись, вспоминал. Вроде ссора у вас какая-то… Будто виноватый он? Но теперь-то уж какая разница?

Боря кивнул. Разницы, действительно, не было.

- Вы, извиняюсь, сегодня назад-то поедете?

- Да. Мне еще в город заехать нужно, бумаги какие-то подписать у нотариуса.

- Сегодня уж не успеете. А переночевать у меня можно. Мы все-таки с Глебом не чужие были.

- Спасибо, конечно, только…

- Никаких только! – махнул руками мужичок. – Идем, чайку поставим. Может, Глеба помянем. Мы с ним, бывало, до утра засиживались…

- Пил он? – спросил Боря.

- Бывало. Но не шибко, на утро болел очень. Прямо желтый ходил – жуть! Так что не увлекался. Ну, идем? Стоять-то тут тоже радости мало.

Боря пошел за мужичком, но остановился под яблоней, росшей между домом и баней. Дерево, видать, было большое и плодовитое. Кругом валялось много обгоревших и растоптанных яблок. Но не они привлекли внимание Бори. У черного ствола лежала тряпица, сгорела она почти полностью, и все-таки узнать можно было: замызганные кружева и характерный покрой не оставляли сомнений – женские трусы.

- А Глеб один жил? – спросил он мужичка.

- Так-то один, - ответил мужичок, проследив на что смотрит Боря. – Вообще баб у него много было. Любил он это дело, ух! Что иным водка, то Глебу это самое… Но ни к кому не привязывался. Всегда разных таскал, и всегда из города, с нашими не связывался. Оно и правильно, у нас ведь по старинке…

- Аааа, - Боря хотел задать вопрос, но не успел.

- Нет-нет, - опередил его мужичок. – В тот вечер он один был. Это так, по рассеянности, должно, кто-то оставил.

Дом у мужичка с виду был самый обычный пятистенок. За сенями большая светлая кухня с печкой, налево комната. Мужичок стянул ватник и повесил на гвоздь у двери. Боря впервые разглядел его хорошенько. Странно, но сняв верхнюю одежду мужичок, как будто из скорлупы вылупился, оказался довольно статным и плотным мужчиной. Боря тоже стянул с себя куртку и повесил на соседний гвоздь.

- Простите, забыл спросить как вас зовут? – опомнился Боря.

- Степаном, - ответил тот, наливая чай.

- Вы можете рассказать мне о брате?

- Садись, - Степан указал на стул. – И выканье это давай бросим.

Боря кивнул.

- Что ж тебе рассказать? Работал, сажал, строил… Ладно у него выходило, хоть и не по-нашему.

- Как это?

- Да, говорю же. Все на свой лад хотел делать. Вот, скажем, грядки у него – никогда не полол. У нас ведь как? Посадил и в две недели раз к верху задом над этим делом проторчал. Это по самому малому счету. А Глеб наоборот: только взойдет, так он вокруг ростков опилок насыплет, травы скошенной накидает. И ничего, растет всё. Только другие этого не понимали. Думали изголяется по чем зря. Как-то у него это называлось… Забыл.

Боря просто не верил ушам. Глеб – садовод?!

- Или вот – баня, - продолжал Степан, уже прихлёбывая чаек. – Мы с ним по этому делу вроде даже конкуренты были. Каждый свою идею отстаивал. Так-то у нас в деревне по этому делу хоть выставку устраивай. Всё есть. Вот, на соседней улице бабка живет. У нее банькая над прудом, по-черному топится. Еще при советской Аравии строенная. И вместо котла колокол. После революции церковь взорвали, а родня той бабки колокол и притырила, да приспособила так хитро. У других наоборот – современные печки, стальные. И тоже, все разные. У кого на дровах, у кого электрические. Я этим делом интересуюсь, потому знаю.

- А у тебя? – Боря спросил из вежливости, слушать про печки не хотелось, хотелось узнать побольше о брате.   

Степан хитро прищурился.

- Сам увидишь. У меня уж и затоплено. Так что попаримся и горе-печаль из тебя выгоним.

- Да, я как-то…, - поморщился Боря. – И тебя обременять не хочется.

- Какой там, - махнул рукой Степан. – Я ведь еще до твоего приезда затопил. Все равно париться собирался. А ты что тут один сидеть будешь? Так что допивай чаек и пойдем уже.

Войдя в узкий и тесный предбанник, Боря сразу ощутил теплый древесный дух. В стене напротив двери было прорезано небольшое окошко, под ним стоял столик, за которым как раз могли разместится двое. Перед столиком была небольшая поленница, рядом с ней дверца топки. Такой системы Боря еще не видел, чтобы топить прямо из предбанника, но он и не был специалистом и даже особенным любителем бани. Степан глянул в парную.

- Посидим чуток, - сказал он. - Сейчас подоспеет.

- Вот ты мне про брата рассказываешь, - вздохнул Боря. – И как будто про другого человека. Я его совсем другим знал. И даже представить не могу…

- Жизнь штука переменчивая, - изрек Степан. – Вишь, какое дело, выходит из одних перемен и состоит. Основа-то у нее одна, а на поверхности все разное, играет, переменяется. А мы только эту поверхность и видим, и с основой путаем.        

Боря сходу не въехал в хитросплетения Степановой мысли, но и разъяснить не попросил.

- Брат твой хорошо это понял, - после паузы продолжил Степан. – Кто меняться не может, тот и не живет считай.

Странно было слышать такие слова от деревенского жителя.

- Только вот, перестарался он, - неторопливо продолжал Степан. – Сам принцип перемены исказил.

- Как это?

- Он хотел все старое забыть, уничтожить. Как говорится, чтоб с чистого листа… А ить так тоже не бывает. Прошлое в землю не закопаешь, все равно повылазит. Ты говоришь другой он был? Непутевый?

Боря кивнул.

- Вот! – Степан поднял указательный палец. – Про непутевость свою забыл, она ему отомстила. Как гадюка под корягой лежала, он и думать о ней забыл, тут она и цап! Разве можно было с газом связываться? Меня б послушал… Эх! Видать, круто пересолил он в прошлом, что так на новизну рвался. Новизна – штука опасная!

- Как же тогда меняться? – спросил Боря.

- Дык, меняться – это что? Старое на новый лад переделывать! Вот сейчас в стране у нас вроде бы возрождение, а шиш чего получится! Потому что корни не там ищут. Все кричат – Россия, Россия! А у людей как ни одной российской вещи в домах не было, так до сих пор и нет. А если есть – так горе одно.

Боря огляделся, взгляд его упал на дверцу топки – огнеупорное стекло играло багряными бликами, а сверху на рамке было выдавлено название – «Магнум».

- У вас-то тоже, я гляжу не все российское?

Степан уставился на Борю.

- Ты про печку что ли? – удивленно-насмешливо спросил он. – Это вот как раз то и есть, про что я говорю! Старое на новый лад. Настоящая русская парная только с такой печью и может быть.

Боря испытывал недоверие к вещам, которые декларировались, как чисто русские, но при этом носили иностранное название. Этим соображением он и поделился со Степаном.

- Эх ты! Магнум – и слово-то русское. Искаженное просто. А на самом деле – могучий означает. И вообще, Борь, запомни, все европейские слова – русские.

- Как это?

- А так, Русь-то от Скандинавии до Средиземного моря была. Все что королевствами называться стало, сначала русскими княжествами было.

Боря был не силен в конспирологических теориях и альтернативной истории. И, честно говоря, считал это чушью. Однако глядя на степенного и крепкого Степана, не мог допустить, что все эти измышления произошли от дури.

- Почему же тогда языки такие разные стали, культуры, сознание? – спросил он.

Степан задумался.

- Знаешь выражение «язык проглотишь»? – спросил он.

- Конечно. Когда вкусно…

- Нет, Борь. Это сейчас так думают. Вот, представь собираются все эти князья, сколько их есть на сход, ну там, вопросы государственные решать. Садятся за стол, пируют и политику определяют. А за столом всегда есть кто-то, кто противиться. А они же все равные, просто так ни на кого не шикнешь. Вот таким несогласным в еду или питье зелье специальное подмешивали. Они выпивали и мозги у них набекрень вставали, речь путалась, буквы, звуки сами собой местами менялись или пропадали. И подмешивали не абы во что, а в самые деликатесы, от чего человек точно не откажется. Вот и получалось, что он может и протестует, а понять никто ничего не может.

- А когда оклемывались?

- В том-то и штука, что от него оклематься нельзя было. У людей нрав крутой был, второго шанса не давали. Так вот они язык проглатывали и восвояси возвращались. А там уж, сам понимаешь – в своем княжестве он правитель, так что остальным приходилось его болтовню разбирать и заучивать. Так вот разные языки и образовались. И культуры, и сознание, как ты говоришь. Какое уж тут сознание, когда мозги набекрень? Вот, за это Европа нас и старается задавить столько веков. Осерчали, понять можно. Кому ж понравиться, что на пиру траванули. Так что, Боря, печка у меня самая русская! Да, пойдем уже, поглядишь сам.

Они быстро разделись и вошли в жаркую парную.

- Ну, что скажешь? – довольно спросил Степан, указывая на светлую каменную тумбу, стоявшую недалеко от двери.

- Честно? – уточнил Боря.

- Ну, я тебя не брехать позвал.

- Что римское напоминает, - сказал Боря поглядев на светлый облицовочный камень с серыми прожилками.

- Тьфу! Что ж тут римского?

- Да, вот – мрамор.

- Ты я вижу совсем в этом деле не разбираешься. Какой же это мрамор? Талькохлорит! Про мыльный камень слышал? Вот это он и есть. А под ним чугунная топка. Специально отлитая и собранная. Температуру хоть сутки держать может. Во всей деревне только у меня русский пар. Ну, может, еще у той бабки, что по-черному топит. Но это дело на любителя.

- Что за русский пар?

- А вот поддай, сам увидишь.

Боря зачерпнул воды из кадки и плеснул немного на каменку. Вода коротко бухнула. Борю до костей пронизала волна жара.

- Видал? – спросил Степан.

Боря только помотал головой.

- Правильно. Пар и не должно быть видно. Только слышно. Хлопок есть, значит пар правильный. Его только ЧТ – чугунная топка и выдает. Ни газовые, ни электрические не могут. Для сауны они, конечно, ничего, а русская баня только так. Ээээ, да ты приляг, Борь. Видать с непривычки тебя, повело. Это не страшно. Тем парилочка и хороша. Из нее всегда новым человеком выходишь, обновленным!

Боря растянулся на теплом полке. Степан еще долго трещал про мелкодисперсный пар, его пользу и прочее. Но Боря не слушал. Он снова думал о брате. О том последнем уроке, который преподнес ему Глеб. Меняться можно и нужно, главное не рубить с плеча и тогда…

Он не успел додумать, Степан окатил его ледяной водой. Дыхание перехватило, Боря широко раскрытыми глазами, смотрел как в щели между досками утекает вода, вместе с чувством вины, страхами и прочей мутью.  

Страницы дневника: новости

Иду, значит, с утреца от дома к метро. Ни о чем таком не думаю и настроение хорошее. А тут, как птица в турбину боинга, мысль в голову залетает. Вспомнилась недавно читанная статья "Возвращение литературоцентризма ..." и там дальше еще что-то в названии, Марка Липовецкого. И прочитал-то ее случайно, и вспомнилась не вся статья, а начало. Там автор говорит, что перестал различать "настоящие" новости, приходящие из России, от "фейковых". И дальше "...избыточное чтение российских новостей вообще понижает способность к критическому мышлению". А ведь точно! Правда, тут хочется добавить - зато развивает фантазию. И вспомнилась вся эта муть с "Тангейзером". 

Сейчас-то вроде отшумела. А поначалу на две, две с половиной магнитуды тянула. Вот, и как-то цепочка собственных умозаключений по поводу злосчастной оперы вспомнилась. Сначала подумал - арт-проект пиарят. Потом - бесогоны решили кадилами позвенеть, а то что-то давненько от них ничего не было. Ну и последнее - мудаки. Причем и те, и другие. Нет, умом и сердцем я на стороне театралов, потому что вопрос, так сказать, ни разу не клерикальный, и кому идти на оперу, а кому в церковь - дело добровольное. Ни туда, ни сюда за ноздри пока не тащат. С другой стороны, Дмитрий Быков правильно на эту тему высказался: зачем осовременивать и без того достаточно авангардную вещь, хоть и позапрошлого века? Ведь "осовременивание" у нас подразумевает либо показ крупным планом гениталий, к месту и не к месту, либо перевод классических диалогов в плоскость блатного дискурса (это уже не Быков, отсебятина пошла). Исключения редки и, как правило, незаметны. Ну, да ладно. Меня главным образом заботит то, третье заключение в чистом виде. Ведь вывод "мудаки", волей-неволей, приходится делать довольно часто. Должно быть, по поводу 90% теле- и интернет новостей. Хотя, статистические выводы делать сложно, из актуального информационного потока я практически исключен. Я ведь работаю оператором новостной ленты и сами новости для меня не содержат информативной или идеологической части, только ключевые слова и теги. К тому же, у меня давно развилась профессиональная болезнь - "банерная слепота". Иными словами, то, что по бокам от главной новости мелькает, я профессионально не замечаю. 

Так, обратно к сути. Забеспокоил меня вопрос: для чего тем, кто эти новости создает, нужно, чтобы я приходил к такому однозначному выводу? Для чего так часто и непреклонно представляться мудаками? А мои выводы кое-чего значат! Потому что это я - большинство. Я - средне-статистический гражданин. Средней руки интеллигент. Человек, прошедший "школу" дворовых "понятий", получивший бесполезное высшее образование и работающий не по специальности. Еще не хипстер, но уже и не гопник. Я - это "мы". Мы - это масса. Да-да, а вовсе не румяные молодцы в кроссовках adidas, с георгиевскими ленточками вместо шнурков. Повторюсь, зачем им казаться мудаками в глазах массы? Ответ напрашивается только один: потому что с мудаками принято поступать следующим образом - понять и простить. Дальше, зачем так часто? Чтобы у массы, у нас, вырабатывался условный рефлекс: чего бы ни касалась та или иная резонансная новость, реакция автоматически запускалась - понять и простить. Причем модель эта постоянно проверяется на прочность. Вроде все спокойно-спокойно, вдруг, раз! Милонов выскочит. Раз! Мизулина. Хирург, Шойгу и т.д. Поняли? Простили? Дальше едем.

В итоге, поток новостей, в котором невозможно отличить фейк от правды плюс аудитория, лишенная способности мыслить аналитически, зато всегда готовая понять и простить. 

И с чего это я? А да, у метро бабка газеты продавала. Заголовки, заголовки... и ничего за ними не видно. Все настроение испортила.   

Записки уездного учителя П.Г. Карудо

Ну, понеслась!

Страницы дневника: Запад-Восток

Как обычно выхожу вечером из метро, домой направляюсь. По дороге завернул к тандырщикам, лепешку купить, а у них там павильончик небольшой, можно в нору хлебушек утащить, а можно у стойки схомячить. Ну и у стойки, ясное дело, всегда два три человека толкутся, "Балтику" пьют. И в тот раз тоже, пара люмпенов зависала. Были они еще на старте вечера, так что говорили достаточно внятно. А говорили ясно о чем - Украина, Путин, Европа, США, санкции и т.п. Я особо не вслушивался, но суть беседы понять не сложно было, мол, если до дела дойдет мы этих Меркелей и Обам быстро нагнем, а если и не дойдет, то все равно нагнем, потому что за нами сила и наконец-то появился руководитель, ну и так дальше.Вот. Иду я, значит, через аллею и думаю: конечно, противостояние Россия-Запад или Россия-Европа, как бы налицо. Но вопрос кто кого переможет, мы европейцев или европейцы нас сформулирован не совсем верно. Скорее нужно сказать так: кто кого переможет - тот и европеец. Ведь европейские нации (и в этом они как раз абсолютно едины) на протяжении всей своей истории занимались подавлением других народов. Ведь не китайцы и не арабы  колонизировали все материки планеты. Ну и про Римскую империю и про Александра Македонского забывать не стоит. Кстати, что характерно, Македонский обломался только в Индии. Вполне объяснимо, ведь индийцы, хоть и индо-, но -европейский народ. 

Насаждать собственную культуру, постулировать ее как наивысшую, абсолютно естественно для европейцев. Надо сказать, что делалось это всегда с большим успехом. И США, со всеми своими амбициями насчет мирового господства - прямой наследник европейской традиции. Еще бы, все-таки бывшая колония. Я вовсе не имею в виду, что европеец - это кровожадный зверь, ищущий куда бы вонзить свои клыки. Просто таковы черты европейских народов. Сейчас у нас активно создается образ слабой и зависимой Европы. "Гейропа", мол, совсем прогнили. Единственное, что могут - отлизать американцам, по первому щелчку смуглых пальцев. На мой взгляд, такая точка зрения - фатальная ошибка. Европа сильна. И откровенно говоря, противопоставить некий "русский мир" европейскому в качестве нового мирового порядка нам не по зубам. Просто потому что этот русский мир и на территории России пока не построен. Черты его аморфны и неясны. Всякие там "духовные скрепы", о которых время от времени приходится слышать с голубых экранов - курам на смех. Среднестатистический россиянин до сих пор не в состоянии внятно сформулировать "русскую идею". Только если под русской идеей не имеется в виду спорт костюм с надписью "Россия". С другой стороны, чтобы быть русским никакая специальная "идея" и не нужна, достаточно самого факта бытия отдельного взятого индивида или же группы индивидов. Загвоздка в том, что с таким багажом за бугор переться абсурдно. Невозможно противопоставить ясной, понятной, уже реализованной множество раз европейской идее набор пропагандистских лозунгов. Так чего ж мы премся? Ну вот, пока задумался - лепешка остыла...

Слънчев бряг

- Яш, ты за что первый раз сидел?

- За Слынчев бряг. 

- Чего?

- Был такой напиток. Помнишь, спирт рояль?

- Royal, в смысле?

- Может и Royal, а тогда все называли - рояль. Ну, короче, Слынчев бряг - похожая тема. Только коньяк, а не спирт. Популярный напиток был, году эдак в девяносто пятом. Типа, бренди. Напиток миллионеров ё-моё. Каждый алкан мог себя Сиси Кэпфолом почувствовать. Ну вот. И была у нас мутка короче. Я тогда у окружной жил, а там место такое, рельсы на крутой подъем идут и все поезда притормаживают. Причем конкретно. Еле тащатся на этом участке. Мы с одним товарищем стали товарняки обносить. 

- Так ты что, поезда грабил?

- Дикий Запад, ё-моё! Не, ну там без жести было. Просто запрыгивали на подножку, первый попавшийся контейнер открывали и выбрасывали на насыпь, что под руку попадется. В основном херня конечно. Ценные грузы, понятно, опечатывали и запирали, а ширпотреб так везли. Но бывали и удачные заходы. Раз, короче, партию китайских кед ломанули. Не целиком, конечно. Во-первых, времени не так много пока поезд снова не разгонится, во-вторых, спалиться боялись. Так, коробки три вышвырнем и дербаним потом. Шмотье в Коптево, на вещевой отвозили, а бывало, что на месте всё и бросишь. Мы ж не проверяли, что берем. Так смотришь, коробка добротная, запечатана хорошо, а внутри может колпачки для ручек лежат... В общем, то густо, то пусто. А что, делать? Мы тогда восьмой класс закончили, как раз последнее лето перед училищем, хотелось деньжат поднять. Ну вот. Раз попалась нам коробка полная этикеток, от этого Слынчева бряга. Сначала выкинуть хотели, а потом товарищ мой предложил спирт бодяжить и лепить на бутылки. Прикинь! Это я сейчас понимаю, что тема насквозь гнилая, а тогда даже прикольно казалось. Вот. Все деньги, что были собрали, купили баклагу спирта ферейновского, пачку чая, клея канцелярского, бутылок по помойкам насобирали и понеслась. Был подвал у нас, так мы, прикинь, просто в обычном ведре смешивали. Не помню, с одного ведра бутылок пятнадцать выходило. Мы ж на глаз всё. Мешал я в основном, а приятель мой, он же - радиолюбитель, он эти колечки снизу к пробке паял, чтоб совсем палева не было. И так-то, этикеты вкривь и вкось, клей разводами, бутылки тоже все разномастные, пробки вообще какие попало. Контроля качества никакого, еще надышишься пока над ведром стоишь... Какой там этикету ровно приклеить! Да, тогда всем пофиг было. Короче, первую партию решили местной самогонщице слить. Жила у нас такая татарка Роза. Тот еще персонаж, кстати. Прикинь, она меня жидом прямо в глаза называла, вообще иначе не обращалась, а мне даже обидно не было. Какая-то манера у нее была такая... Её все ненавидели, а в глаза никто слова сказать не мог, и не боялись вроде, а просто умела она как-то все вывернуть... Змея натуральная. Ну отнесли ей это пойло, на деньги она нас кинула, конечно, еле на новую баклагу спирта наскребли. Решили по ночным палаткам разносить, но не успели, слава богу. Неизвестно сколько бы народу нашей бодягой потравилось. Накрыли нас менты прямо в подвале. Думаю, Роза и навела. Нафига ей конкуренты? А дальше - самое смешное. Дело на нас завели, а следаком был, ну такой реальный Анискин. Только помоложе. Нам он тогда дедом казался, на самом деле лет пятьдесят ему было от силы. Но усы седые... Короче, он нас всё на организаторов колол. Вот прикинь, он просто реально не мог поверить, что мы всю тему сами замутили. У него в голове такое не укладывалось. Мы сначала пересрали жутко, что сейчас пытать будут, в ласточку застегивать и всё такое. А он нас чуть не умолял расколоться. Простой и добрый человек. В людей верил. Всё говорил - ребятки, да зачем вам это надо, да вас окрутили-опутали, вы за чужие грехи расплачиваетесь, а никто и "спасибо" не скажет... В таком духе короче. Да мы бы и рады были сдать, а некого. Потом он вроде как разозлился на упрямство наше, и добился изменения меры пресечения. Короче, в СИЗО нас определил, знаешь, за Птичкой, СИЗО-5. Вот, раньше там изолятор для малолетних был. И тоже, как оказалось, из лучших побуждений, думал, мы посидим, одумаемся. Да хрен там, мы оба по "сердцу" написали и на том стоим. А он так до конца и пёр. Даже на суде выступал, просил о снисхождении, мол, молодые-глупые попали под дурное влияние неустановленных лиц. Короче, такую телегу прогнал, круче адвоката выступил. Я тогда всё понять не мог, чего он жилы за нас рвет? Потом узнал, у него сын в первую чеченскую в плен попал, его там как-то дико порвали перед камерой. Ну вот, он после этого ко всем малолеткам по-доброму относился. В общем, всего по году дали, плюс зачли время содержания в СИЗО, остальной срок - условно. Гуманно, в принципе, спасибо Анискину нашему, ну и то, что нас на производстве, а не на продаже взяли - тоже сыграло. Так что в училище на следующий год поступал, уже на испытательном.

Часть III Во все тяжкие или с легким паром

 

Яркий и холодный луч декабрьского солнца, проникавший в предбанник через небольшое окошко справа от двери, бил Козину прямо в лицо. Он уже проснулся, но не спешил открыть веки и разорвать бардовую пелену, нависшую перед глазами. Левая рука затекла и онемела. Однако, учитывая обстоятельства, это было приятно. Приоткрыв левый глаз, Козин покосился в сторону. Солнце озорно играло в спутанных черных волосах с белыми мелированными перьями, той, которая за ночь отлежала ему руку. Он глубоко вдохнул и ноздри приятно защекотал аромат корицы. А вот легкий гул в висках – эхо вчерашней попойки, был не столь приятен. Ну да бог с ним… «Рождество же!» - вспомнил Козин и обрадовался. Ну и что, что католическое? Козин вообще не был верующим. Но праздник – есть праздник. Кроме того, вчера он уже с успехом отметил грядущий светлый день, так чего же не радоваться? 

Он аккуратно вытянул руку из-под головы своей подруги, та сонно промычала и повернулась на бок. Козин почувствовал как его бедра коснулись теплые ягодицы и искры вчерашнего веселья на мгновение снова вспыхнули в душе. Столь полного и всеобъемлющего удовлетворения он не испытывал уже давно.

Козин встал с кровати и потянулся, приятный зуд волной прокатился по телу от груди до пяток. Присев у печи, он подул на угли, бросил в топку пару поленьев и пошел в парную. Аромат корицы, доходивший в предбанник, был лишь малой частью той густой гаммы запахов, что царила в парной. Острые, пряные, пьяные нотки сплелись точно нити плотного покрывала и готовы были укутать каждого, кто перешагнул бы порог парного помещения. Козин почувствовал, что снова хмелеет, огляделся. На теплой печной плите все еще стоял стальной ковшик – источник этого буйства запахов. В нем вчера варили глинтвейн, прямо не выходя из парилки. Козин подошел ближе, на дне ковшика осталась гуща и в самом центре бардовой жижи плавал порозовевший кружок лимона. Он улыбнулся, но тут же заметил красно-коричневое пятно на гладкой поверхности облицовочного «змеевика». Пятно за ночь успело присохнуть. Козин хотел тут же оттереть его. Неряшливость и беспорядок (особенно в парной!) по-прежнему были недопустимы, как бы там ни поворачивалась жизнь. А поворачивалась она очень по-разному…

Получив от жены документы на развод, Козин психанул, потом успокоился, потом снова психанул. Хотел ехать разбираться, доказывать, упрашивать, но передумал. После сосредоточенного «взгляда в себя», он понял, что к бывшей жене его не тянет и вообще эта потеря не так уж сильно его уязвила. Однако, главная беда была не в самом разрыве, а в том, что последовало дальше.  Спустя пару дней после известия, Козину позвонил адвокат жены. Вернее, адвокатша. Веселый молодой голос оповестил, что является представителем его жены в деле о бракоразводном процессе. Это взбесило Козина до последней степени. Он не был ни скрягой, ни сволочью, и готов был отдать жене всё, что она попросит, в разумных пределах конечно. Хорошие алименты, жильё. Учитывая, что детей у них не было, чего еще ей надо было? Но главное, Козин хотел разобраться в этом один на один, не привлекая каких-то там юристов и суды. За каким хреном вообще?!

Когда спала первая волна негодования, он решил принять бой. Раз уж его благоверная решила играть в эту игру, пусть так оно и будет. Вообще, для Козина суд был даже лучшим решением. Да, его обяжут выплачивать алименты – процент от официального дохода. Ключевое слово – «официального». Как и у большинства бизнесменов, начавших свой нелегкий путь в середине-конце 90-х, предприятие Козина по документам приносило практически нулевой доход. По всем бумагам он едва сводил концы с концами. На самом же деле два магазина автозапчастей не только хорошо обеспечивали, но и оставляли много свободного времени. Только вот доказать это в суде было делом сложным. Кроме того, у Козина тоже был юрист и весьма опытный.

На первой встрече сторон все держались очень чинно. Сидели, как в американских фильмах, по разные стороны стола в кофейне. Козин рука об руку со своим адвокатом, жена со своей. Адвокатша – молодая бабенка лет тридцати, брюнетка в деловом костюме с повадками «деловой стервы». Что-то в ее осанке и повадках показалось Козину знакомым. Не скрывая насмешки, она предложила заключить досудебное соглашение. Однако сказано это было таким тоном, что сомнений не оставалось – об этом и речи быть не может. Так и вышло. В рамках этого соглашения сторона жены заломила такую сумму, что Козин на секунду усомнился в здравости рассудка бывшей, но по тем мимолетным взглядам, которыми обменялись жена и адвокатша, ясно понял – всё у нее в порядке с головой. Просто его намерено затягивают в судебный процесс. Пока было не ясно зачем? Адвокат Козина мягко, но непреклонно отклонил предложение. Адвокатша произнесла сакраментальную фразу:

- Тогда увидимся в суде!

И, виляя бедрами, вышла из кофейни вместе с женой Козина.

- Бабы – дуры! – адвокат разразился не менее сакраментальной фразой. – Зачем ей это всё?

- Сам гадаю, - задумчиво ответил Козин.

- Может, у нее на тебя есть что-то? Какой-нибудь компромат по бизнесу? На чем она тебя слить может? Пока расклад явно не в ее пользу.

- Да нет, какой компромат? Я дома ничего не хранил. И она в бизнес никогда не лезла.

- Откуда тогда столько гонора?

Козин пожал плечами.

- Ну в общем, пока я им намекну, что при разводе делить будем не только имущество и доход, но и долги. У тебя ведь кредит насколько я помню?

- Нет уж. Выплатил.

- Давно?

- Только-только, даже строительство дачи отложил, хотел рассчитаться побыстрее.

- Ну дела…, - не определенно вздохнул адвокат.

- Что?

- Она на развод подала сразу как только ты кредит закрыл?

- Практически, - чуть поразмыслив, ответил Козин.

- Выходит, готовилась. Момент выбирала.

- Слушай, а я вспомнил.

- Что именно?

- Где я эту адвокатшу видел. Я как-то жену из фитнеса забирал, они вместе выходили…

- Подруги, значит. Ладно… Ты мне лучше скажи, много у жены твоей денег?

- Не так уж… А что?

- Думаю пока время потянуть. Адвокатша небось не за бесплатно работает, хоть и подруга, как почует, что твоя ей скоро платить не сможет, сама ее подталкивать начнет. В общем, на первое заседание ты не приходи, на здоровье сошлешься или еще чего-нибудь. А я пока почву разведаю, не просто же они так круто заламывают?

На том и порешили.

Нельзя сказать, что Козин успокоился. Его перманентно подбешивал сам образ жены, который помимо воли возникал перед мысленным взором. Холодная, спокойная до тупости, а во взгляде так и светится сознание собственной правоты. Ни на чем не основанное! Что-то странно иррациональное, разрушительное появилось в ней. Но пасть от козней бывшей жены Козин не собирался. Ему во чтобы то ни стало требовалось обрести былую уверенность в себе и равновесие. Одной парной тут было мало. Хотя окончательное решение Козин принял именно там. Вернулся в свою баню, затопил как следует, а через пару часов уже млел на полке. Растворяя печали в невидимом пару, он словно перерождался. Двадцать лет он был хорошим мужем и вот что поучил в благодарность. Настал его час, пора было пуститься во все тяжкие. Странно, но именно в пучине кутежей ему мерещилась точка спокойствия, которая, как утверждают, всегда есть в самом эпицентре бури. И дело было не в том, что он застоялся настолько, что готов был сорваться с цепи, и даже не в мщении бывшей жене. Ну, может быть отчасти, и только в метафизическом смысле. Скорее, Козин хотел залечить рану, нанесенную подлой предательницей, вознаградить себя за годы верности, втоптанные в грязь.

Действовать он начал незамедлительно. Кое-какие романтические поползновения он уже предпринимал, но отныне стал действовать решительней. Начал с продавщицы в магазине «Все для бани», расположенном на местном рынке. Приятная и простая девушка Настя оказалась легкой добычей. В последнее время, когда Козин наведывался за необходимыми аксессуарами, между ними уже установилось некое подобие шутливого флирта. А это уже сулило кое-какие перспективы. Так что когда Козин как бы в шутку предложил Насте осмотреть, как прижились купленные аксессуары, никаких протестов и даже сомнений это не вызвало.

Так и началось погружение Козина в сладостную пучину. Настя хоть и была чуть полнее, чем казалась в одежде, зато с лихвой компенсировала свою полноту фантазией и энергичностью. Умела пить и не расплываться, а только делалсь задорнее. Да и попариться была не дура! Так что в перерывах между сексуальными утехами, а продлились они целые выходные, Козин с упоением хлестал розовокожее тело дубовым веником, мылил и окатывал холодной водой, готовя себя к новым раундам и рекордам. Надо сказать, что и в себе он открыл дремавшие ресурсы, ничуть не посрамив собственных «седин», ведь Настя была моложе его лет на пятнадцать как минимум. 

В понедельник утром Козин по-джентельменски вызвался подвести Настю на работу. Она собирала свои дамские мелочи с каменной полочки, устроенной на портале печи.

- Уютно тут у тебя, - говорила Настя. – Красиво даже.

При этом не спускала глаз с зеленоватого с прожилками облицовочного камня печи.

Как ни странно, но впоследствии эта самая печь помогла Козину снять не одну деваху. То есть не сама печь, а то, что Козин о ней плел. Конечно, он не называл печь ЧТ-1, какой бабе это может понравиться? Чаще всего он приглашал любознательных девиц посмотреть музейный экспонат – печь, стоявшую в личной бане Распутина, или печь, выписанную им из Рима и служившую еще императору Калигуле. Когда же девицы с понимающим видом разглядывали вполне современный и даже еще новый агрегат, Козин невзначай говорил, что печка вполне рабочая и можно опробовать хоть сейчас. Прием работал до странности безотказно. И еще одна приятная странность заключалась в том, что в парной девицы раскрепощались полностью, «русский пар» действовал на них просто магически. Даже в самых сложных случаях, когда какая-нибудь «недотрога» предлагала париться по очереди, не проходило и получаса как она соглашалась на «расслабляющий массаж».

Любовные похождения Козина длились месяца полтора, за это время он полностью обрел душевное равновесие и более того, ему казалось, что вышел на новый уровень, чувствовал себя помолодевшим, сильным и уверенным. А в это время за его судьбу шла скрытая, но жестокая борьба. Несмотря на свои новые увлечения Козин держал руку на пульсе собственного бракоразводного процесса. Банные утехи были формой терапии, о главном же он не забывал. Ежедневно разговаривал с адвокатом, расчетливо забивал на судебные заседания, а когда являлся, вел себя сдержанно и тактично. Были и новые встречи сторон. На последней адвокатша жены пыталась угрожать Козину, когда услышала о его намерении выделить жене алименты от официального дохода.

- А если мы инициируем налоговую проверку и узнаем реальное положение дел? – с деланной хитрицой прищурилась адвокатша.

Козин лишь пожал плечами.

- Тогда меня скорее всего посадят, - спокойно ответил он. – Счета арестуют, и платить алименты мне будет вообще не с чего.

- Ну, зачем так категорично…, - забеспокоился адвокат Козина.

Однако откровенность этого преувеличенного аргумента возымела должный эффект.  

Адвокатша засуетилась и забормотала, что вроде «еще посмотрим», после чего поспешно ретировалась в явном смущении.

Адвокат Козина был хоть и спокоен, но насторожен.

- Пробил я эту стряпчую, - сказал он Козину, когда дамы отчалили. – Адвокат она – говно. Прозябала в какой-то юрфирме, открывала конторы на бомжей. Походу это вообще ее первое серьезное дело.

- Почему-то слышу напряжение в голосе, - заметил Козин.

- Они не уступают. Не пытаются договориться. Как будто что-то у них есть. Козырь какой-то.

- Есть предположения? 

- Нет. Но надо скорее выяснять. Мы их достаточно помариновали, теперь наоборот нужно, в жесткое наступление переходить.

- Давно пора.

Адвокат остался озадаченно размышлять, а Козин отправился восвояси.

И вот утром 24 декабря, когда он еще витал в посторгаистической полудреме, его разбудил телефонный звонок.

- Попали мы!  - голос адвоката слегка вздрагивал.

- Что?... Что случилось? – Козин собирался с мыслями.

- Они условия изменили. Теперь хотят обязать тебя продать бизнес, а деньги пополам.

- Ну и пошли они, - Козин чувствовал неладное. – Основание какое? Я же не отказываюсь алименты платить. Ты сам говорил, любой судья…

- Вот именно! – перебил адвокат. – Я судью пробивать стал, чтобы процесс ускорить. Сначала ничего не заподозрил, на фейсбуке даже зафрендил. А сегодня смотрю, она в кафешке фитнес центра зачекинилась. Того фитнес центра, куда твоя жена и эта адвокатша ходят.

- Может совпадение? Просто зашла перекусить, – цеплялся за соломинку Козин.

- Хрен! Уже проверил, у нее абонемент годовой, золотая карта. Короче, понял чем пахнет?

- Думаешь, судья в доле?

- Может в доле, а может – бабий заговор! И это, брат, еще хуже, потому что не докажешь!

- А заменить судью…

- Вряд ли. Фитнес центр большой, популярный. Недостаточное основание. Нет, конечно, будем апелляцию подавать, обжаловать решение, но этот процесс проиграем. Готовься, в общем!

Козин сбросил звонок. И сидел, как говорится, мрачных мыслей полн.

Розовые коготки вдруг ласково поскребли его спину.

- Шо-то случилось? – сонно пролепетала очередная подруга с очаровательным южнорусским говорком. Все-таки Козин не был эстетом и в отношениях (даже на одну ночь) больше всего ценил искренность и самоотдачу.

Козин посмотрел на помятую бессонной ночью прелестницу и сказал:

- Все будет как надо.

Для себя он уже решил, что нужно делать и как одержать победу в этой подлой схватке.

Умывшись и приободрившись, он набрал номер адвокатши и спокойным, смиренным тоном попросил о встрече тет-а-тет. Адвокатша заколебалась.

- Это противоречит этике, - казенно заявила она. – Я не могу без своего клиента…

- Бросьте, - устало проговорил Козин. – Я знаю об изменившихся обстоятельствах и… некоторой предрасположенности судьи.

- На что вы намекаете? – взвилась было адвокатша, но Козин снова перебил.

- Только на то, что готов принять первоначальные условия. Давайте встретимся, я подпишу все, что нужно. Только мне бы не хотелось делать это в присутствии жены. Это тяжело.

- Почему вдруг такая спешка? – говорила она уже более расслаблено и, как показалось Козину, свысока.

- А чего тянуть? Скоро праздники, суда придется ждать еще недели три как минимум. А так, сегодня подпишу – завтра вы уже своей клиентке подарок рождественский сделаете.

- Ну, хорошо, - уступила адвокатша. – Подъезжайте в офис, я до пяти сегодня.

- А может, на нейтральной территории? Все эти конторы, учреждения… Мне ведь тоже непросто, понимаете…

- Конечно, - в голосе адвокатши звякнули нотки сочувствия. – Где вам удобно?

- Назначайте место вы. Мне ведь все равно из области ехать.

В пять часов Козин уже сидел в кондитерской а-ля Париж. Специально, пришел пораньше заказал кофе и пирожные. Их подали, как раз когда адвокатша открыла стеклянную дверь. У входа стояла вешалка и адвокатша повесила на нее пальто и шапку. Козин отметил, что она подстриглась и сделал мелирование – белые тонкие перья в черном каре.

- Вам очень идет, - сказал Козин, когда адвокатша подошла к столику.

- Спасибо, - сухо ответила она, изо всех сил стараясь поддерживать образ деловой женщины. – Вы готовы?

Козин ответил не сразу. Его внимание привлек небольшой каменный кулон в форме капли, висевший на шее адвокатши. Сомнений быть не могло – глубокий темно-зеленый цвет, белые прожилки. Определенно, это был стеатит, тот самый «змеевик», в глубины которого Козин погружался, сидя вечерами возле печи. В одно краткое мгновение он снова ощутил это погружение. На небольшом камушке отчетливо виднелась только одна жила, но в сознании Козина он разрослась и поглотила его, в одночасье отправив его в уже знакомый регион ясности. Только теперь это происходило наяву, а не на грани сновидения. Теперь он совершенно точно знал, что и как нужно делать, малейшие сомнения в успехе отпали. Главное – сохранять спокойствие и не ликовать прежде времени.

- Какой интересный у вас кулон, - сказал Козин.

- Да, подруга из Финляндии привезла. Так, мы можем начинать?

- Давайте, кофе сначала попьем?

- Послушайте, я и так пошла вам навстречу…

- И в благодарность, я предлагаю вам кофе и пирожное.

Адвокатша улыбнулась уголками губ, а во взгляде блеснуло сомнение.

- Вряд ли, кто-то сочтет это взяткой.

- Думаете, меня так легко подкупить? – адвокатша пригубила кофе.

- Думаю, этот поезд ушел. Да и сил уже нет юлить. Развод – штука утомительная, никому не пожелаешь… Знаете, я ведь уже месяц ночей не сплю, - Козину даже не пришлось врать, говоря это, ночи действительно были весьма напряженные. – А самое главное, до сих пор понять не могу, чего ей не хватало? Что я ей сделал? Она случайно вам не говорила?

- Я не могу обсуждать…

- Да-да, простите. Вы – профессионал. Попробуйте, пирожное.

Кофе было выпито, пирожное съедено. В процессе Козин покорно выслушал историю провинциалки, вынужденной «всего добиваться» в жестокой и неприветливой Москве.

- Странно, я был уверен, что вы – москвичка.

- Ну, я из Рузы. Это не такаю уж провинция.

- Да. Чудесный город. В молодости в походы туда ходили, на водохранилище.

- В молодости? – чуть кокетливо переспросила адвокатша.

- В смысле… Я ведь уже не мальчик.

- Да ладно! Я ведь знаю сколько вам лет. До старости еще далеко. И в личной жизни еще все наладится, я уверена! – адвокатша даже смутилась своего энтузиазма, образ ее совершенно распался, это была уже не деловая стерва с запредельной сучностью, а милая простая девушка, утешающая попавшего в беду друга.

Козин старательно изображал задетого за живое и в тоже время растроганного сочувствием и, как будто, чтобы заполнить неловкую паузу сказал:

- Давайте, покончим с этим.

- Да-да, конечно.

Адвокатша открыла черный портфельчик и достала пластиковые папки с документами и ручку.

- Мне потребуется ваш паспорт…

- Как паспорт?

- Ну, ваш паспорт…

- Что ж вы меня не предупредили, я не взял. У меня права водительские есть…

- Нет, нужен паспорт.

- Что же нам делать? 

- Может, хотя бы копия…

- Слушайте, я на машине, давайте доедем, у меня все подпишем и я вас обратно доставлю, прямо к дому или куда угодно.

Адвокатша явно колебалась и не в сторону его предложения.

- Это ведь и в моих интересах, побыстрее закончить, - настаивал Козин. – Так что не бойтесь, вам ничего не угрожает.

- С чего вы взяли, что я боюсь? – вскинулась адвокатша.

- Ну и отлично. Значит едем!

Прежде, чем она успела опомниться, Козин расплатился за кофе и усадил ее в машину. Домчались на удивление быстро.

- Так вы прямо тут и живете? – адвокатша оглядывала скромное обиталище Козина, стоя на пороге.

- Милостью вашего клиента, - добродушно улыбнулся Козин. – Вы извините, здесь прохладно. Я сейчас затоплю, мигом нагреется.

- Я думала, вы подпишите и поедем?

- Я бы хотел еще раз посмотреть документы. Если вы не против?

- Конечно.

- А вы пока – вот, - Козин достал из тумбочки бутылку коньку и две стопки. – Это чтобы не простудится, все-таки прохладно, заболеете, не дай бог, я себе не прощу.  

Адвокатша взяла рюмку и уселась в кресло. Козин водил взглядом по страницам и в то же время поглядывал на адвокатшу. Он не торопился и выжидал. 

- А можно я парную посмотрю? - наконец, не выдержала она.

- Конечно, только сапоги снимите пожалуйста. Тапочки под кроватью.

Адвокатша скрылась в парной. Козин выждал немного и пошел за ней. Она стояла в самом центре и озиралась.

- Какая печка интересная, - сказала адвокатша. – Я таких раньше не видела.

- Да, вы знаете, точная копия с эскизов Леонардо да Винчи, - нашелся Козин. – Поднесите руку.

Адвокатша шагнула к печке и протянула руку над плитой.

- Нет, пониже чуть-чуть, - Козин надавил на протянутую руку своей ладонью. – Ой, пальцы у вас холодные какие! Давайте-ка еще рюмочку, для закрепления терапевтического эффекта.

Козин приобнял адвокатшу и вывел в предбанник.

- С простудой лучше не шутить, особенно девушкам, - он протянул ей наполненную рюмку.

- А вы? – то ли забывшись, то ли на автомате спросила адвокатша.

- С удовольствием составлю компанию, - Козин ухватился за нежданную удачу, быстро налил себе. – За успех!

- За успех!

Козин махнул рюмку и тут же хлопнул себя по лбу:

- А повезу-то я вас как?!

- Блин! Вот я дура! – спохватилась адвокатша.

- Да и я – хорош! Ну, ничего… Хотя там пост прямо на выезде… Надо кофе сварить. А лучше всего – пропариться маленько.

- Это же долго, - заныла было адвокатша.

- Ну что вы! Сейчас подброшу, печка вмиг нагреется. Это ведь древняя китайская технология для императорских дворцов…

- Вы же говорили – Леонардо?

- Ну да… Марко Поло из Китая чертеж привез, а да Винчи доработал, улучшил.

- Я, кстати, часто в сауну хожу, - заявила адвокатша.

Козин едва удержался, чтобы не сострить на эту тему, но дал адвокатше продолжить.

- У нас в фитнес клубе классная сауна. Я после тренировки всегда захожу…

- Это, дорогуша, не сауна, - назидательно сказал Козин и налил еще две рюмки. – Это настоящая русская баня, с русским паром и прочими прелестями.

Он протянул рюмку, адвокатша приняла ее самым естественным, лишенным сомнения жестом.

- А что есть разница? – спросил она.

- Словами этого не передать, можно только прочувствовать! Но я вам гарантирую, ощущения будут незабываемые!

А дальше… Дальше были еще три рюмки коньяка и заход в парилку, в целомудренных белых простынях. Был массаж с ароматным расслабляющим маслом, а когда Козин внезапно вспомнил о припасенной бутылочке глинтвейна, который грех не выпить в канун-то рождества, вечер обрел бесповоротную томность. После первого же стаканчика теплого напитка адвокатша сорвала с себя простыню и исполнила танец, достойный самой Суламифь, конечно, с поправкой на общее опьянение и укоренившиеся в мозгу адвокатши каноны московских клубных танцев. Видео этого танца, снятое на мобильный телефон, могло бы набрать миллион просмотров на youtube, если бы только Козин захотел его выложить. Однако прибегнуть к этому способу воздействия он не стремился.

Оттирая от плиты присохший глинтвейн, он слегка поглаживал свою ЧТ-1, с благодарностью поглядывая на узоры облицовочного камня, и с удовольствием прислушивался как адвокатша ворочается в постели, просыпается, и представлял, как волнами на нее накатывают воспоминания и осознание непоправимости, провала. Стоит ли говорить, что накануне Козин не подписал никаких документов, а теперь и вовсе не собирался этого делать. Козин ощущал себя Цезарем, разорившим зарвавшийся триумвират. Но, как известно, злобливость и мстительность не входили в число его добродетелей. Он даже планировал уговорить адвокатшу остаться еще на денек, теперь-то уж все равно, а девчонка она хорошая. Надо было только аккуратненько узнать, как ее все-таки зовут?